|
Яков Верховский, Валентина Тырмос
Город Антонеску
Мечта сбылась и ... не сбылась. Бухарест, 16 октября
1941
Антонеску мечтал об Одессе, и получив ее, был в
эйфории. Весь мир трубил о его победе: "Триумф!
Одесса пала! Победа румынской армии! Победа маршала
Антонеску!"
Сотни поздравительных телеграмм, и самая важная,
самая волнующая - от фюрера: "Взятие Одессы венчает
историческую борьбу румынского народа за свое
освобождение... Приветствую Вас, маршал Антонеску, с
чувством товарищеской солидарности.
Адольф Гитлер".
Антонеску объявляет румынскому народу: "Odessa a
cazut!" - "Одесса пала!"
Теперь это его город! Он назовет его "Антонеску" - в
свою честь. Город "Антонеску"! И вместе с городом
это звучное имя будет жить вечно! Вечно!
После получения рапорта генерала Якобича о "захвате"
Одессы, Антонеску немедленно издает специальный
декрет о назначении этого города столицей новой
своей земли - Транснистрии:
"Основываясь на Декрете №1, от 19 августа 1941
года... учитывая, что этот декрет не включал Одессу,
постановляю:
1. Одесса, вместе с окружающими ее районами
включается в состав Транснистрии.
2. Одесса становится столицей Транснистрии.
Гражданское правительство Транснистрии...
переносится в столицу.
3. Одесса будет управляться в соответствии с моими
инструкциями.
Дан сегодня, 17 октября 1941 года, в Генеральном
штабе.
Маршал Антонеску".
Одесса стала столицей Транснистрии.
Здесь будет располагаться правительство оккупантов.
Да и сам Антонеску будет наезжать сюда, а может
быть, когда это станет возможным, даже жить здесь -
в этой известной всему миру "Южной Пальмире".
Но тогда в этом городе не должно быть евреев!
Одесса, то бишь, "Антонеску", должна быть очищена от
этой скверны. И, как указано в декрете,-в
соответствии с инструкциями самого кондукатора.
Еще до оккупации Одессы, 19 сентября 1941-го,
Антонеску отдал приказ, который подчеркивал особую
важность этого города и требовал после захвата
задействовать для его "очистки" особые средства. В
соответствии с этим приказом, "очистка" Одессы была
тщательно спланирована.
С помощью детальной крупномасштабной карты город
заранее был разделен на секторы с указанием
"приоритета очистки". Были также составлены списки
лиц, расправа с которыми должна быть осуществлена в
первую очередь: врачи, адвокаты, ученые - вся
еврейская интеллигенция города.
Для проведения операции "очистки" в город, кроме
армейских, вошли два особых полицейских
подразделения, жандармский полк в составе 600
человек и "Оперативный эшелон SSI", в составе 40
человек, среди которых были агенты, свободно
владевшие русским.
Руководство всей операцией было возложено на
военного претора Одессы подполковника Микаэля
Никулеску-Кока.
Никулеску-Кока? Где-то мы уже слышали это имя. Ах,
да - Яссы! Трагедия ясских евреев.
Это он, Никулеску-Кока организовал там кровавую
бойню, и в знак признания его "заслуг" 6 июля
1941-го был назначен военным претором Ясс, сменив
незадачливого полковника Люпо. Того, кому Антонеску
лично приказал очистить вверенный ему город от
евреев и кто сей приказ записал дословно, но,
видимо, выполнить самостоятельно не сумел.
Сегодня палач Никулеску-Кока назначен военным
претором Одессы. И цель этого назначения ясна:
евреям Одессы уготовлена участь евреев Ясс.
...16 октября 1941 года, 16 часов 30 минут.
Стук кованных солдатских башмаков по брусчатке
мостовых.Скрип румынских военных каруц. Цокот
копыт...
Румынские варвары входят в Одессу: 10-я пехотная
дивизия 4-й армии под командованием генерала Иона
Глогоджану и "Оперативный Эшелон SSI" под
командованием полковника Микаэля Иона Лисевича,
сменившего на этом посту генерала Эужена Кристеску
(поскольку престарелый палач Кристеску вместе со
своим хозяином Антонеску вернулся в Бухарест).
А за румынами, на крытых серым брезентом грузовиках
- немецкая "Эйнзатцкоммандо "ЕК-11b".
Вот оно, "еще что-то", усугубившее участь евреев
Одессы.
Неожиданность? Пожалуй.
...и "Эйнзатцкоммандо "ЕK-11b"
Мало кто знает, что в первые дни оккупации в Одессе,
кроме румынских варваров, действовала еще и немецкая
Эйнзатцкоммандо "ЕK-11b" во главе со штурмбанфюрером
СС Брауне. [15]
Штурмбанфюрер СС Вернер Брауне прибыл в расположение
Эйнзатцгруппе "D" в Николаев в сентябре 1941-го. Он
представился ее командующему, бригаденфюреру СС Отто
Олендорфу и получил назначение в Одессу.
Как же хотелось ему отличиться!
Карл Рудольф Вернер Брауне - 32-летний доктор
юриспруденции, выпускник Иенского университета был,
вместе с тем, уже вполне сформировавшимся палачом,
накопившим опыт убийств на посту главы Гестапо в
Везермюнде.
Он, примерный семьянин, отец троих очаровательных
детей и... как истинный патриот Фатерланда, активный
член гиммлеровского официального бардака
"Лебенсборн".
А еще, по собственному его признанию, "истово верит
во всемогущего Бога"!
Эту свою "истовую веру" Брауне сполна
продемонстрировал в октябре 1941-го в истекающей
кровью Одессе. А в ноябре отбыл в Крым, и в
Симферополе принял участие в зверской
"рождественской акции", в ходе которой в
противотанковых рвах на Феодосийском шоссе было
расстреляно более 10.000 евреев.
По окончании войны Вернер Брауне был судим
Американским Военным трибуналом в Нюрнберге,
приговорен к смертной казни, и повешен.
На процессе он вел себя нагло, открыто признавая
свое участие в массовых убийствах.
ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА БРАУНЕ
на заседании Американского Военного трибунала -
Дело №9 - "Эйнзатцгруппе",
Нюрнберг, 25-26/11/1947
Допрос ведет защитник подсудимого доктор Майер.
На вопрос защитника об убийствах, Брауне отвечает:
"Это происходило под моим руководством...
Однажды я лично присутствовал при экзекуции вместе с
господином Олендорфом. Мы оба пришли к заключению,
что экзекуция проводится в полном соответствии с
указаниями, данными мне Олендорфом при назначении
командующим "Эйнзатцкоммандо "ЕK-11b".
И в дальнейшем я лично неоднократно присутствовал
при экзекуциях и контролировал их..."
И тут начинается самое удивительное! Видимо, в эти
дни Одессу посетил сам командующий "Эйнзатцгруппе
"D" - суперубийца Олендорф.
Олендорф неоднократно лично присутствовал при
убийствах, поскольку считал необходимым
"инспектировать своих подчиненных". Так, он
присутствовал при убийствах в Николаеве,
осуществленных "Эйнзатцкоммандо "ЕК-11а" под
командованием Пауля Зеппа, и при убийствах в
Ананьеве, осуществленных "Зондеркоммандо "SK-10b"
под командованием Элоиса Перстерера. При экзекуциях,
проведенных Брауне в Симферополе он, к большому
своему сожалению, присутствовать не смог. Из-за
плохого состояния дорог (декабрь, все-таки!);
пришлось послать в Симферополь помощников.
Но если в Симферополь к Вернеру Брауне Олендорф не
ездил, значит... он приезжал к нему в Одессу и
присутствовал при убийствах евреев Одессы.
ИЗ ПОКАЗАНИЙ ОЛЕНДОРФА НА ПРОЦЕССЕ "ЭЙНЗАТЦГРУППЕ
СС"
Это было мое желание, чтобы все проводимые экзекуции
выполнялись в соответствии с военными правилами и
удовлетворяли требованиям гуманности, разумеется, в
рамках существующих обстоятельств.
В связи с этим я лично инспектировал некоторые
экзекуции, например, экзекуции, которые проводила
"Коммандо-11b" под руководством Др. Вернера Брауне,
экзекуции "Коммандо-11а" штурбаннфюрера Зепп в
Николаеве и небольшую экзекуцию "Коммандо-10b" под
руководством Алоиза Перстерер в Ананьеве.
По техническим причинам (в связи с состоянием дорог,
например) я не смог инспектировать все массовые
экзекуции.
А по сему, в тех случаях, когда я не мог
присутствовать на экзекуциях лично, я направлял
своих помощников, чтобы они могли представлять меня
там.
Я помню, что Шуберт инспектировал экзекуции,
проводимые "Коммандо-11b" под руководством Брауне в
декабре 1941 в Симферополе...
Итак, сам обер-убийца Отто Олендорф приезжал в
октябре 1941-го в Одессу. И присутствовал при
массовых убийствах одесских евреев. Немудрено, что
эти убийства проводились с такой звериной
жестокостью: всем, видимо, хотелось отличиться перед
высокопоставленным гостем, и эсэсовским убийцам и их
румынским коллегам.
Дело №9 - "Эйнзатцгруппе СС", получившее название
"Дело Олендорфа и других", рассматривалось
Американским Военным трибуналом в июле 1947 года. В
качестве обвиняемых фигурировали 24 преступника.
Всего 24. Хотя, как известно, только в кровавой
бойне Бабьего Яра участвовало более 1.200 убийц.
Приговор Трибунала гласит: "Никогда прежде 24
человека не представали перед судом за убийство
свыше миллиона себе подобных".
Строгий приговор.
Однако только 14 из 24 убийц были приговорены к
смертной казни. И только четверо из этих
приговоренных были повешены. Первый из них -
командующий "Эйнзатцгруппе "D" группенфюрер СС Отто
Олендорф. Второй - командующий "Эйнзатцгруппе "В"
бригаденфюрер СС Эрих Науман. Третий - палач Бабьего
Яра командир "Зондеркоммандо "SK-4а" штандартенфюрер
СС Пауль Блобель. И четвертый - оберштурмбанфюрер СС
Вернер Брауне, заливший кровью Одессу.
"Эйнзатцкоммандо "ЕК-11b", зверствовавшая в Одессе,
включала 100 профессиональных убийц. Об этом Брауне
сам скажет на процессе:
"Когда я покинул Одессу, моя команда состояла
примерно из 100 человек..."
И на всякий случай добавит: "...но это включало
водителей грузовиков, переводчиков и вспомогательный
персонал..."
А в чем заключались обязанности остальных? Тех, кто
не были водителями грузовиков, переводчиками и
вспомогательным персоналом?
Зверства "упорядочены"
Итак, помимо двух румынских полицейских батальонов,
600 жандармов и 40 специальных агентов "SSI", в
Одессе действовали еще около 100 убийц немецкой
"Эйнзатцкоммандо "ЕК-11b". Все они прибыли с
единственной целью: расстреливать, вешать, сжигать
живыми еврейское население города.
Не удивительно при таком "раскладе", что убийства
евреев начались в первую же ночь оккупации - с 16 на
17 октября 1941-го, то есть, еще до того, как 22
октября 1941-го взлетела на воздух румынская
комендатура на Маразлиевской. И ошибаются историки,
считающие именно этот взрыв причиной и началом
террора.
Уже 18 октября 1941 года из Бухареста поступила
специальная инструкция, призванная "упорядочить"
первоначальные спонтанные зверства и делающая их еще
более преступными, потому что в той инструкции прямо
упоминались еврейские дети.
ИЗ ИНСТРУКЦИИ ПО ОРГАНИЗАЦИИ, ИДЕНТИФИКАЦИИ И
ЭВАКУАЦИИ ЕВРЕЕВ ОДЕССЫ В ГЕТТО
"Горун" - [Код 10-й румынской пехотной дивизии -
Авт.]
№14420, 18 октября 1941
Военное командование Одессы
Во исполнение приказа "Вранчи" [Код 4-й румынской
армии, в которую входит 10-я пехотная дивизия -
Авт.] создается временный лагерь-гетто для евреев
города Одессы.
Помещением гетто ... начиная с 16 часов 18 октября
является Тюрьма Одессы на улице Фонтанская дорога...
Все евреи, независимо от пола и возраста, будут
эвакуированы по участкам вместе с семьями - дети,
женщины, мужчины..."
Дети - в первую очередь дети!
Дети должны быть заключены в тюрьму... И далее:
"Преториальной службе завести книгу учета всех
интернированных в лагерь евреев и ежедневно к 9 утра
предоставлять командованию дивизии сводки о
численности мужчин, женщин и детей..."
И снова дети! Дети - это мы, пятилетняя еврейская
девочка Ролли и десятилетний еврейский мальчик
Янкале.
Теперь террор приобрел вполне упорядоченный
характер. Жандармы организованно и целенаправленно
обходят дома в каждом из секторов, обозначенных на
имеющемся у них плане города. За каждый сектор
отвечает специально назначенный румынский офицер.
Например, за тот, что расположен между Фонтанской
дорогой и морем (клетка 5-8/L.N.) - отвечает
полковник Пауль Алексиу.
Задача жандармов выявить в каждом секторе
проживающих там евреев. Огромную помощь в этом
оказывают им добровольные помощники - соседи и,
конечно, знаменитые одесские дворники.
Ода одесским дворникам
О, одесские дворники! Владыки "Домовой Книги". Они
все еще ждут своего "пиита".
Как почтительно в царские времена сдергивали они с
головы свой картуз и гнули спину перед хозяевами
домов! И как быстро поняли в 17-м, что теперь-то
они, дворники, сами хозяева. Что пришло их время
управлять государством.
Вскормленные железной грудью НКВД, они в 37-м с
нескрываемым удовольствием служили постоянными
"понятыми" при обысках и арестах "врагов народа". И
редкий выживший в сталинском Гулаге "враг" не пишет
в своих мемуарах о леденящем кровь ночном стуке в
дверь, с которого начинался его крестный путь. И
роковое: "Откройте! Это дворник!"
Сегодня в городе новая власть - румынская. И
дворники снова на посту. Они все поняли, они готовы.
Надев поверх грязных ватников новые белые фартухи,
украшенные железными бляхами с номером дома (Европа,
все-таки, нужно соответствовать!), дворники
услужливо водят румынских жандармов по этажам, от
одной квартиры к другой. И доносят убийцам на
ломанном русско-украинско-молдавском языке, с
помощью жестов и мерзких подмигиваний, где
схоронились "жиды".
В отличие от энкавэдэшных ночных арестов, эта новая
их миссия таит в себе еще и приятное дополнение.
После выбрасывания жидов из квартир и грабежа,
осуществленного жандармами (весьма поверхностного,
из-за нехватки времени - часы, кольца, наличные
деньги) квартиры оставались в распоряжении
дворников.
И тут уж развернись плечо! И "мебля" жидовская, и
"пианины", и вожделенные никелированные кастрюли, и
даже никому, вроде бы, не нужные книги.
Книги, книги . . . И что с ними делать? Печки
топить, что ли?
Ведомые дворниками жандармы врываются в еврейские
квартиры и с обычным своим криком: "Жидан! Жидан!",
действуя штыками и прикладами, выбрасывают их хозяев
на улицу. Собирают в колонны по 2-3 тысячи человек и
гонят по улицам как скот.
ИЗ ЗАЯВЛЕНИЯ
Председателю Чрезвычайной Государственной Комиссии
по Одесской области
от гр. Табачникова Исаака Ароновича,
прож. По ул. Средней 10, кв.12 в г.Одессе
В августе 1941г. Я был эвакуирован с судоремонтным
заводом 2 УЧП.
В Одессе у меня оставались:
1. Дочурка - Табачникова Любовь, рожд. 1937
2. Жена - Табачникова Мария, рожд. 1918
3. Мать жены - Ткач Ольга, рожд. 1900
4. Бабушка жены - Голодная Эстер, рожд. 1877
5. Тесть - Ткач Герш, рожд. 1890
По рассказам людей, которых я видел, и из писем я
узнал, что все они уничтожены оккупантами.
Никого из них сейчас в живых нет.
Большую роль в гибели моего ребенка сыграла
дворничка дома, где они жили. Фамилии не знаю, но
знаю, что она и сейчас работает дворничкой...
Архив Яд-Ва-Шем, Иерусалим, 2000
Москва "в курсе"...
К 19 октября террор кажется, уже достиг своего
апогея.
В этот день в Москву поступила шифровка резидента
НКВД капитана госбезопасности Молодцова-Бадаева:
"Сегодня наша связная первый раз выходила [из
катакомб - Авт.] на связь в город...
Оккупанты терроризируют город, на улицах трупы
повешенных, идут облавы, аресты евреев..."
В этот день румынские варвары совершили в Одессе
свое первое знаковое злодеяние. Если, конечно, не
принимать в расчет просто убийство, просто
повешение, просто зверства...
В этот день убийцы сожгли живыми в старых пороховых
складах по Люстдорфской дороге свыше 25 тысяч
евреев.
После освобождения города, 4 июня 1944 года, особая
комиссия под руководством специально
командированного в Одессу члена Чрезвычайной
Государственной комиссии академика Ильи Трайнина
расследовала это злодеяние. Комиссия разрыла руины,
оставшиеся после пожара, и обнаружила под ними
захоронение, а в нем - десятки тысяч обгорелых
трупов с отрубленными конечностями, размозженными
черепами, и среди них совсем малых детей,
задохнувшихся от дыма.
В сообщении комиссии приводится свидетельство
очевидицы этого преступления - некой гражданки
Бобковой
"19 октября 1941 года в помещении пороховых складов,
расположенных по Люстдорфскому шоссе, возле моего
дома ... румыны начали тысячами сгонять арестованных
мирных жителей - мужчин, женщин и детей. ["Мирные
жители", "советские люди" - эвфимизмы, которыми, как
известно, пользовались в советское время для
обозначения евреев - Авт.].
Когда они заполнили советскими людьми 9 пустых
складских помещений, тогда стали подкатывать к
складам бочки с горючим...
Я лично видела, как румыны насосами качали горючее
из этих бочек и через шланги поливали склады, в
которых находились согнанные ими жители города.
Когда склады были облиты горючим, румынские солдаты
их подожгли. Поднялся страшный крик...
Женщины и дети, объятые пламенем, кричали: "Спасите
нас, не убивайте, не сжигайте!"
Подожженные румынами склады продолжали гореть
несколько дней..."
А что же она, очевидица этого преступления гражданка
Бобкова? Стоя так близко к горящим пороховым складам
и слыша предсмертные крики гибнущих в них людей, она
то, почему не опасалась за свою жизнь? Ведь и она,
гражданка Бобкова, как и те сжигаемые евреи, была
"мирной жительницей Одессы"...
О том, что произошло в пороховых складах, Москва,
похоже, узнала в те же самые дни. Молодцов-Бадаев
радировал из катакомб:
"19 октября фашисты выгнали из домов всех евреев и
всех подозреваемых участников обороны Одессы.
Арестованных загнали в бывшие артиллерийские склады,
помещение облили нефтью и зажгли.
В огне погибло более 20 тысяч людей, много женщин,
детей, стариков..."
Москва узнала. Но никаких особых инструкций,
касающихся гибнущих евреев, подпольщики не получили,
и все последующие месяцы продолжали оставаться
пассивными наблюдателями развертывающейся на их
глазах человеческой трагедии.
"Тюремный замок"
А трагедия продолжалась...
Житель Одессы, поляк по национальности Адриан
Оржеховский в эти дни записал в своем дневнике:
"20 октября 1941
На некоторых ул. из домов выселяют всех евреев и
куда-то уводят. В городе ужасная паника, особенно,
конечно, среди евреев..."
"21 октября 1941
Когда шел домой, видел, как из одного дома выселили
всех евреев и под конвоем куда-то увели. Было 7 ч.
вечера..."
Под окрики жандармов и лай собак евреев гонят по
улицам.
Жителей центральных районов - по Петра Великого, по
Садовой и через Новый базар, по Новосельской. Там их
загонят в здание школы №124 и подожгут, как подожгли
в ту же ночь дом №84 по Островидова и дом №31 по
Жуковской.
Но эти варварские акции на первых порах особого
успеха не имели - видимо, сложно было организовать
сожжение тысяч людей в густо застроенном центре
города.
Почти все запертые в школе на Новосельской евреи
остались в живых. На рассвете их погнали через весь
город - по Пушкинской, к Куликовому полю. И дальше,
к Еврейскому кладбищу, в старую одесскую городскую
тюрьму. В соответствии с полученной из Бухареста
инструкцией эта тюрьма теперь должна была служить
для евреев временным гетто.
Рассказывает старый одесский врач Израиль Адесман
"Тот пункт, куда погнали меня и мою жену, помещался
в темном и холодном здании школы. Нас там собрали
свыше 500 человек. Сидеть было негде. Мы провели всю
ночь стоя, тесно прижатые друг к другу. Мы
изнемогали от усталости, голода, жажды и
неизвестности. Всю ночь слышался плач детей и стоны
взрослых.
Утром из нескольких групп, подобных нашей, был
составлен эшелон в 3-4 тысячи человек. Всех погнали
в тюрьму..."
Старая городская тюрьма... Зловещее место."Тюремный
замком", как ее называли.
Сложенная из темно-красного кирпича в виде креста с
круглой 40-метровой башней в центре, она отличалась
какой-то мистической красотой. В июле 1895 года на
5-м Международном тюремном конгрессе в Париже
одесская тюрьма была признана самой красивой из всех
подобных заведений Российской империи. Не случайно,
- ведь даже арка главных ворот там была построена по
проекту великого архитектора Александра Бернардацци.
"Тюремный замок"
Одесса, Люстдорфская дорога
За долгую свою жизнь много чего повидал "Тюремный
замок" - все, чем жил город, все, чем жила страна,
отражалось, как в капле воды, в микрокосме одесской
тюрьмы.
В царские времена здесь сидели закованные в кандалы
разбойники и конокрады - все они после революции
были выпущены на свободу. Как рассказывает легенда,
в декабре 1918-го вооруженные до зубов бандиты Мишки
Япончика взорвали ворота Замка, перебили охрану,
сожгли живьем схоронившегося в сарае начальника
тюрьмы и освободили более 700 преступников. Надо
полагать, что они пополнили ряды знаменитых одесских
бандитов.
В "золотуху" 20-х разбойников и конокрадов сменили
"непманы" и "буржуи". В голодомор 30-х к ним
присоединились людоеды.
А в 37-м, во время "ежовщины", настал черед "врагов
народа". Эти годы были особенно тароваты для Замка.
Вместо положенных 4-х человек, в камеры помещали 15,
а то и 20 "преступников". Спали по очереди. И с
каждым днем количество заключенных увеличивалось.
Но наступил 41-й. В начале войны часть заключенных
расстреляли, а остальных заблаговременно
эвакуировали на Восток. Так что вошедшим в Одессу
румынам досталось абсолютно пустое огромное
сооружение, идеальное место для заключения евреев.
К вечеру 20 октября 1941-го заместителю командующего
10-й пехотной дивизии "Горун" - генерал-майору
Константину Трестиореану было доложено:
"До сего времени было интернировано: 11.306 евреев,
3.481 пленный и 11 террористов..."
Тюрьма переполнена. Во всех камерах, коридорах, во
всех закоулках люди. На нарах, под нарами, на
ступеньках лестниц, на голом цементном полу круглой
башни по которому растекается зловонная жижа.
Круглая башня "Замка"
Без пищи. Без воды. В ожидании неминуемой смерти.
Многие не выдерживают, теряют рассудок, кончают
жизнь самоубийством.
По вечерам жандармы, освещая людское месиво
электрическими фонариками, выискивают и уводят с
собой плачущих девушек.
Их трупы потом долго валяются на грязных серых
каменных плитах тюремного двора.
А по утрам забирают мужчин - на работу, "ла лукру!"
- на аэродром. Там их выстраивают в шеренгу и
заставляют прочесывать летное поле, очищая его
своими телами от мин, установленных красными при
отступлении. Большинство мужчин подрывается на
минах. А тех, которые остаются в живых, все равно
расстреливают или сбрасывают в шахты-каменоломни на
Новоаркадийской дороге.
В это ужасное место 20 октября 1941-го из дома №18
по Красному переулку пригнали 75-летнего еврея
Гельмана, из дома №30 по улице Коминтерна молодую
женщину Крупник с сыном, а из дома №49 по улице
Красной Гвардии - семью Розен, отца, мать и троих
детей: 10, 8 и 2 лет. Все они погибли.
Акт Чрезвычайной Государственной Комиссии
Одесса, 15 декабря 1944
Архив Яд-Ва-Шем, Иерусалим
Акты... Акты...
Акты, хранящиеся в архиве Иерусалимского
мемориального комплекса "Яд-Ва-Шем". Акты
Чрезвычайной Комиссии по расследованию злодеяний,
совершенных варварами в далеком городе Одессе во
время той войны.
И каждый акт - имя...
"У каждого человека есть имя,
которое дал ему Бог,
и дали ему отец и мать..."
И каждый акт - имя расстрелянного, повешенного,
сожженного...
"У каждого человека есть имя,
которое дала ему его смерть..."
Зельда, Иерусалим, 1967
Додику Стародинскому было в те дни 17 лет.
"В этот день уже многих гнали по этой дороге...
Первые группы людей расстреляли в переулке возле
кладбища, не доходя до Тюрьмы. Нам приходилось
переступать через трупы расстрелянных...
Когда мы проходили мимо горы Чумки ... я впервые
увидел виселицу с четырьмя повешенными. Это были
трое мужчин и одна женщина...
Вторая виселица стояла напротив ворот Тюрьмы. Это
место запомнилось мне на всю жизнь..."
Лелику Дусману было в те дни 11 лет:
"Колонну прогнали по улицам и поздно вечером мы
попали в Одесскую тюрьму.
Огромное количество людей...
Удушающее зловонье...
Мучает жажда, воды в кранах нет, она добывается в
пустых колодцах, на дне которых жидкая грязь. В ней
вымачивают тряпки и отжимают в коробки, кружки, или
просто сосут..."
В тот кромешный ад 21октября 1941 года пригнали
маленькую Ролли. В этот день ей исполнилось 5 лет.
Круг замкнулся
Прошло 65 лет...
После долгого отсутствия Ролли Тырмос, ставшая во
время оккупации Валентиной, вернулась на несколько
дней в свой родной город. Вернулась для того, чтобы
снова, уже свободным человеком, войти в ненавистный
Тюремный замок. Увидеть еще раз то грязное место под
лестницей, где, ей казалось, все еще прячется
дрожащая тень запуганной до смерти маленькой Ролли.
Вернулась для того, чтобы стереть из памяти ужас
Тюремного замка.
Оказалось что, войти в Замок было не так то просто.
Он и сегодня остается действующей тюрьмой, в которой
содержатся особо опасные преступники.
Но мир не без добрых людей. И таким добрым человеком
неожиданно оказался начальник Управления тюрем
Одесской области генерал-майор Александр Галинский.
Генерал Галинский, сын праведника мира, принял
близко к сердцу судьбу маленькой Ролли и получил из
Киева специальное разрешение для допуска Валентины в
Тюрьму.
И вот она снова вошла в эти ворота, прошла по серым,
таким знакомым гранитным плитам двора, стараясь не
смотреть на стену, у которой когда-то расстреливали
людей.
Валентина у расстрельной стены
Одесса, 2006
Теперь стена имела вполне приличный вид: ее
покрасили, установили мемориальную плиту и даже
специальное место для возложения цветов соорудили.
Действительно, не сохранять же все эти годы подтеки
крови...
А вот внутри Тюремного замка, в круглой башне - на
Круге - ничто, кажется, не изменилось. Будто время
здесь остановилось.
Все так же сумеречный дневной свет стеклянного
купола освещает уходящие ввысь железные лестницы,
оставляя во тьме тот спасительный угол внизу,
прикрытый распахнутой входной дверью.
Угол под лестницей у двери в Круглую башню.
Только тихо на Круге. Тихо. Хотя в ушах Валентины
все еще звучит плач детей, стоны, проклятия,
молитвы.
И окрики румын: "Репеде! Репеде! Гай! Ла лукру!"
Нелегким был для Валентины этот день. Хотя вместе с
ней в Тюремный замок вошли ее сын Сашка и муж Яков
Верховский - Янкале, который, как и она, ребенком
пережил в Одессе все ужасы оккупации.
Это частное, вроде бы, посещение неожиданно вызвало
огромный интерес средств массовой информации и стало
настоящей сенсацией в Одессе. Уже на следующий день
в утреннем выпуске новостной программы телеканала
"Новая Одесса" был показан сюжет "Возвращение", в
котором окруженная корреспондентами плачущая
Валентина пыталась убедить присутствующих и себя в
том числе, что теперь-то все ужасы позади, что
бесконечная лента старого черно-белого кино
остановлена, что кадры стерты из памяти. Круг
замкнулся.
Так ли это? Нет. Этот круг никогда не замкнется.
Не уйдут из памяти кадры старого черно-белого кино.
И дети на этих кадрах останутся детьми, в глазах
которых застыл ужас...
Кукла с чернильным носом
Рассказ пятилетней Ролли
21 Октября 1941
Тюрьма на Люстдорфской дороге
А мы все бежим, и бежим, и бежим.
С тех самых пор, как выскочили из этой школы за
Новым базаром, когда все вокруг нас начало гореть, и
стало светло, как днем, и все люди закричали:
"Пожар! Пожар! Нас подожгли!", и начали толкаться и
давить на дверь, и дверь затрещала и упала -
вывалилась прямо на улицу. И мы тоже вместе с дверью
вывалились - выскочили на улицу и побежали...
В школу эту мы тоже попали непонятно как.
Сначала мы были дома. Ну, не у нас дома на Петра
Великого, 14 - в квартире дедушки Тырмоса на втором
этаже, - а почему-то в другой, чужой и совсем пустой
квартире на первом этаже.
И вдруг в двери этой пустой квартиры как начали
тарабанить! И орать.
Сначала: "Открывайте, это дворник!"
А потом еще громче, но непонятно: "Дексидэць! Мама
востра!"
Папа схватил меня руками и тихо закричал Тасе: "Это
румыны! Нужно открыть!"
Но Тася не захотела открывать и стала тоже тихо
кричать папе: "Нет! Нет! Опасно! Нужно бежать!"
И она побежала по комнате. К окну! И открыла окно. И
стала протискиваться через него на улицу. И
протиснулась. И закричала оттуда, с улицы уже
громко: "Тут низко. Скорее! Давай сюда ребенка!"
Папа поднял меня и передал Тасе через окно и вылез
сам. И так мы все оказались на улице.
И тут нас как раз и поймали чужие солдаты, те самые,
наверное, что раньше тарабанили в дверь.
Ух, как они сердились. И размахивали руками, и
ругались, конечно, по-ихнему. А когда успокоились
немножко, погнали нас по улице. Сначала по нашей, по
Петра Великого.А потом по Садовой мимо моего
любимого Цирка - на Новый базар, куда я с бабушкой
ходила за черешнями.
Бежим по базару, а под ногами вещи всякие валяются,
и куклы, и кофты, и шапки. А на карусели, на большой
круглой карусели с разноцветными лошадками и
колясочками, на которой все дети катались, когда
приходили на базар с бабушками, теперь почему-то
люди висят. И тетки, и дядьки. Грязные такие.
Растрепанные. Ничего себе!
Папа поворачивает мою голову и больно так прижимает
к своему боку: "Не смотри туда, Роллинька, не
смотри..."
Но мы уже пробежали мимо карусели и прибежали в эту
самую школу. Поднимаемся по лестничке. Входим в
класс. Людей тут, людей! И шум такой, что хоть уши
затыкай.
Ну, мы немножко постояли у двери, возле шкафа с
книгами. А потом папа осторожненько взял этот шкаф,
перевернул его и положил на пол. И мы все чудесно на
нем устроились. Папа сказал, что теперь ночь, и
нужно спать, спать прямо на шкафу - этот шкаф теперь
будет наша кровать.
Но я совсем не хотела спать. Я хотела кушать и
вообще хотела домой.
Тогда Папа, чтобы меня развеселить, приоткрыл дверцу
шкафа, на котором мы сидели, и достал оттуда большую
книжку с картинками, и начал читать вслух, хотя
из-за шума в классе мне было плохо слышно:
"Дама сдавала в багаж
Диван,
Чемодан,
Саквояж,
Картину,
Корзину,
Картонку
И маленькую собачонку".
Я эту сказку и сама давно наизусть знаю, но все
равно было интересно, особенно потому, что на
картинке была нарисована эта дама, тетка такая в
шляпе. И самое главное - славная такая, маленькая
собачонка.
А на другой картинке - большущая злая собака. Это
когда маленькая уже выросла.
Я, наверное, слушала-слушала и заснула, потому что
вдруг слышу - кричат: "Пожар! Пожар! Нас подожгли!"
И мы уже не лежим на шкафу в классе, а стоим в
коридоре у главной двери. Светло, как днем, от огня
не улице.
Я на руках у папы. А вокруг нас люди. И дышат на
нас, и толкаются. И мы все вместе давим на дверь.
И дверь как затрещит и... вывалилась прямо на улицу.
И мы вместе с ней вывалились и побежали по улице.
Ой! А где же большая книжка с картинками? "Дама
сдавала в багаж - диван, чемодан, саквояж!" Мы,
наверное, забыли ее в школе, и она лежит себе там, в
классе на перевернутом шкафу с книгами.
А мы не можем за ней вернуться. Мы бежим, и бежим, и
бежим…
Сначала папа нес меня на руках, а потом опустил на
землю - устал, наверное. А потом мы уже не бежали, а
шли тихонько, и все вокруг нас было темно, потому
что была ночь.
А потом стало немножко светлее, но я уже очень
устала и начала даже плакать. Папа стал меня
успокаивать: "Ну, не хнычь, не хнычь. Видишь, уже
светает, утро. И мы уже на Пушкинской. Сейчас
повернем на Троицкую, а там, сразу за углом, дом
дяди Тимы Харитонова. Дядя Тима нас спрячет. Мы
покушаем, отдохнем. Там нас никто не найдет".
Да я знаю, конечно, дядя Тима - большой папин друг,
он нас спрячет. Стоит только завернуть за угол на
Троицкую и зайти в подъезд дяди Тиминого дома, и
подняться по деревянной лестнице на стеклянную дяди
Тимину веранду, и там нас уже никто не найдет.
Я сама много раз пряталась на этой веранде, когда мы
играли в прятки с Вовкой, дяди Тиминым сыном. Когда
еще не было войны, и Вовка еще не ушел на фронт.
"Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать.
Кто не спрятался, я не виновата".
Нет, на той стеклянной дяди Тиминой веранде нас
точно никто не найдет. Было уже совсем светло, когда
мы повернули за угол, на Троицкую. И тут нас как раз
и нашли.
Нашли и поймали чужие солдаты, похожие на тех,
которые гнали нас вчера через Новый базар. В школу,
набитую людьми, которую подожгли и которая теперь,
наверное, совсем сгорела, вместе со всеми людьми.
Солдаты стали кричать: "Жидан, жидан!", и толкать
нас, и подгонять своими ружьями к другим людям,
которые сидели, посреди улицы, на камнях, как раз
напротив дяди Тиминого дома, в который мы так и не
успели забежать.
Мы немножко посидели вместе со всеми, а потом пошли
с ними дальше. По мостовой. Сначала быстро-быстро. А
потом медленно. А потом снова сидим, прямо на
камнях.
И все бабушки и дедушки охают: "Вейзмир! Вейзмир!" А
все дети плачут. И вокруг чужие солдаты и большие
собаки. Солдаты почему-то все время сердятся и
командуют на своем языке - то туда, то сюда, то
туда, то сюда. Собаки тоже сердятся - и рычат, и
лают, и плюются. Хорошо еще, что солдаты держат их
на поводках, а то бы они всех нас перекусали.
На Куликовом поле мы снова долго сидели вместе со
всеми, прямо в пыли. Я очень хотела кушать, и Тася
дала мне одну конфетку - ириску. Ириска была вся в
рубчиках, темно-темно коричневая и скользкая -
растаяла, наверное, в кармане у Таси, пока мы бежали
из школы, которую подожгли.
Тася вынула ириску из кармана и сунула мне ее прямо
в рот. Но скользкая ириска выпала у меня изо рта
прямо в пыль. Пыль была глубокая. И ириска
медленно-медленно тонула в этой пыли, и вокруг нее
стало мокрое черное колечко.
Тася очень на меня рассердилась. Она подумала, что я
нарочно выплюнула эту ириску. Мне тоже было жалко
ириску, особенно потому, что у Таси больше ирисок не
было, а эту она не разрешила выковыривать из пыли, и
ириска пропала. Я заплакала.
Папа снова стал меня утешать: "Не плачь, детка, не
плачь. Тебе сегодня нельзя плакать. Сегодня день
твоего рождения. Ты уже большая девочка. Тебе
сегодня исполнилось пять лет".
В день рожденья дети всегда получают подарки. В этот
день рождения я тоже получила подарок самую
настоящую КУКЛУ! Тася сделала ее сама тут же на
Куликовом поле: скрутила из кусочка тряпочки,
который она оторвала от своей нижней юбки. У куклы,
правда, не было ручек и ножек, но зато была голова и
лицо. И папа нарисовал ей на лице глаза, и рот, и
нос. Послюнил огрызок чернильного карандаша и
нарисовал. И получилась "Кукла с чернильным носом".
Чудесная была кукла!
Так мы шли и шли вместе с куклой, и со всеми
бабушками и дедушками, которые кричали "Вейзмир!", и
со всеми детьми, которые плакали, пока не
остановились перед огромными железными воротами.
За воротами был большущий красный кирпичный дом. Это
была Тюрьма.
Тася, правда, давно уже знала, куда мы идем. Она еще
по дороге говорила папе: "Нас гонят в старую
городскую тюрьму. Видишь, справа трамвайное депо".
"Я тоже, я тоже вижу трам-вай-й-ное депо. Вон там
стоят поломанные трамвайчики!", - закричала я.
Но Тася почему-то на меня внимания не обратила. И
папа тоже со мной совсем разговаривать перестал,
только тянул и тянул меня за руку вперед, а сам
слушал Тасю, которая все удивлялась и удивлялась:
"Не знаю, почему, но нас всех, вместе с детьми гонят
в тюрьму. Это же Люстдорфская дорога. Вот Чумка. За
ней будет Христианское кладбище, а напротив него,
сразу за старым Еврейским - тюрьма, где когда-то
сидели "враги народа". Я хорошо помню эту дорогу.
Меня часто возили по ней в город на допросы, когда я
сидела здесь в 1938-м, как "шпионка". Нас гонят в
старую тюрьму..."
Ворота Тюрьмы раскрылись, и мы всей толпой
потихонечку начали входить во двор. И тут папа обнял
меня, повернул мою голову и прижал ее к своему боку.
Точно так он это делал вчера по дороге в школу,
когда мы проходили через Новый базар где люди висели
на карусели, на которой я раньше всегда каталась,
когда приходила туда с бабушкой.
"Не смотри туда, не смотри", - зашептал папа.
А мне туда и смотреть было нечего, я и так уже все
увидела. И ничего там такого не было. Просто грязная
стенка. И стекает по ней что-то черное. И люди под
самой стенкой, целая куча валяется, тоже все
какие-то грязные, чем-то облитые. И солдаты. Что-то
там делают. И кричат.
Но папа все прижимает мою голову к своему боку и
наклоняет ее вниз, и я вижу плиточки, по которым мы
идем. Красивые такие, серенькие. Хорошо бы на них в
классики поиграть, на одной ножке попрыгать!
Но тут двор кончился, и мы вошли в Тюрьму. Огромная
она такая, высоченная и круглая-круглая. И похожа
она, прямо очень похожа на мой любимый Цирк на
Садовой, где так вкусно пахнет лошадками,
высоко-высоко, под самым потолком, на трапециях
летают акробатики, а внизу, на круге, который
называется манеж, кувыркаются клоуны.
Здесь тоже чем-то сильно пахнет, и лестницы железные
до самого потолка, как трапеции, только нет
акробатиков, а на круглом манеже вместо клоунов -
люди и дети. Сидят и лежат на полу на всяких тряпках
и без тряпок в какой-то желтой жиже.
Мы, наверное, по улицам все-таки медленно бежали,
потому что в Тюрьму опоздали. И теперь нам даже
сесть негде.
И тут вдруг в самом темном углу под лестницей, около
двери, в которую мы вошли, мы увидели нашу Бусю -
Тасину маму. Буся сидела, как все, на полу, на своем
расстеленном пальто, и мы сначала ее не узнали,
потому что в углу было темно, и потому что она
совсем на себя не была похожа. Она вся была какая-то
как старуха, растрепанная, разорванная, и даже лицо
и руки у нее были грязные. А сама всегда раньше на
меня кричала: "Руки, руки, немедленно мыть руки!!"
Мы Бусе конечно обрадовались, и сразу залезли к ней
под лестницу и очень удобно устроились на ее пальто,
и Тася даже дала мне сухарик из Бусиного мешочка.
Буся тоже конечно обрадовалась и сразу стала
плакать, и верещать: оч-ч-ень не нравится ей в этой
тюрьме, она в ней совершенно сидеть не может, потому
что она в ней никогда не сидела. Не была она ни
японской шпионкой, как Тася в 38 году, и ни
греческой, как моя другая бабушка - папина мама
Лиза. И еще, и еще, и еще.
Тася стала успокаивать свою маму и обещала, что
скоро выведет ее из тюрьмы.
"Я тебя выведу отсюда", - сказала Тася
"Ты не сможешь", - плакала Буся.
"Смогу". "Не сможешь!" "Вот увидишь, смогу. Еще как
смогу".
И правда, она смогла. Только это получилось через
несколько дней. Уже наступил вечер, когда Тася взяла
Бусю за руку и быстро пошла с ней к воротам.
"Я скоро вернусь", - сказала она папе.
Мы с папой долго смотрели им вслед из открытых
дверей Тюрьмы и видели, как Тася подошла к
румынскому солдату, охранявшему ворота, что-то
сказала ему и что-то всунула ему в руку.
А потом они с Бусей - высокая прямая Тася впереди и
маленькая сгорбленная Буся близко-близко за ее
спиной - прошли через ворота и ушли совсем... А мы с
папой и с Куклой с чернильным носом остались в
Тюрьме, в темном углу под лестницей, где лежало на
полу Бусино пальто. Без Таси нам было немножко
страшно. И папа уговаривал меня не бояться, а я
старалась уговорить Куклу.
Но Тася действительно вернулась - то ли ночью, то ли
на следующее утро. Утром ей обязательно нужно было
быть в Тюрьме, потому что по утрам всех мужчин,
таких, как мой папа, румынские солдаты забирали на
работу.
Солдаты стояли у самой двери и внутрь, на манеж не
заходили. Боялись, наверное, испачкать свои черные
ботинки в той желтой жиже, которая текла по полу
манежа. Стояли у двери, тыкали пальцем в мужчин,
которые попадались им на глаза, и кричали: "Ту! Ту!
Ту!" - "Ты! Ты!"
И все в кого они тыкали, должны были выходить во
двор, и строиться в ряд, как пионеры, и уходить на
работу.
На папу они не могли тыкнуть, потому что они его не
видели. Мой папа все это время, когда солдаты тыкали
и кричали, лежал в углу под лестницей у стены, лицом
вниз, накрытый всякими вещами, а мы с Тасей и с
Куклой сидели на нем - прямо на его спине. Когда
солдаты уводили людей на работу, папа вылезал из-под
вещей. Но все равно он весь день сидел в нашем
темном углу под лестницей. "Чтобы не бросаться в
глаза", - говорила Тася.
На работу каждое утро уходили другие люди, и те,
которые ушли, обратно не возвращались. "Они остаются
на работе, - объясняла мне Тася. - Сиди тихо,
Роллинька. Ты же не хочешь, чтобы твой папа остался
на работе..."
Я сидела тихо.
А вокруг кричала, плакала и стонала Тюрьма...
БИБЛИОГРАФИЯ
1."Die 12 Nurnberger Nachfolge-Prozesse, 1946-1949",
CHRONOS, Berlin, 2000
2.Рубин Удлер "Годы бедствий". Воспоминания узника
гетто. Питсбург, 2002
Наталья Тырмос "Город в плену". Хроника военных лет
в двух действиях. Рукопись. Одесса 1989
3.Яков Верховский, Валентина Тырмос "Резидент
готовит подполье", Еженедельник "Секрет" №№ 701,
702, 703, 704, Израиль, Телль-Авив, 2007
4."Одесса в Великой Отечественной войне Советского
Союза". Сборник документов и материалов. Том II.
Одесское областное издательство, 1949
5."Героическая Одесса", областное издательство,
Одесса, 1945
6."Черная книга". Интербук. Запорожье, 1991
7.Давид Стародинский "Одесское гетто", ТПП "Хайтех",
Одесса, 1991
8.Леонид Дусман "Помни! Не повтори!", "Друк",
Одесса, 2001
|